Неточные совпадения
Он у постели больной жены в первый раз в жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в нем вызывали страдания других людей и которого он прежде стыдился, как вредной слабости; и жалость к ней, и раскаяние в том, что он желал ее
смерти, и, главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг
почувствовал не только утоление своих страданий, но и душевное спокойствие, которого он никогда прежде
не испытывал.
Левин говорил то, что он истинно думал в это последнее время. Он во всем видел только
смерть или приближение к ней. Но затеянное им дело тем более занимало его. Надо же было как-нибудь доживать жизнь, пока
не пришла
смерть. Темнота покрывала для него всё; но именно вследствие этой темноты он
чувствовал, что единственною руководительною нитью в этой темноте было его дело, и он из последних сил ухватился и держался за него.
Чувство это теперь было еще сильнее, чем прежде; еще менее, чем прежде, он
чувствовал себя способным понять смысл
смерти, и еще ужаснее представлялась ему ее неизбежность; но теперь, благодаря близости жены, чувство это
не приводило его в отчаяние: он, несмотря на
смерть,
чувствовал необходимость жить и любить.
До его квартиры оставалось только несколько шагов. Он вошел к себе, как приговоренный к
смерти. Ни о чем
не рассуждал и совершенно
не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг
почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли и что все вдруг решено окончательно.
Он
чувствовал, что это так же
не для него, как роль пропагандиста среди рабочих или роль одного из приятелей жены, крикунов о космосе и эросе, о боге и
смерти.
Он
не слышал, что где-то в доме хлопают двери чаще или сильнее, чем всегда, и
не чувствовал, что
смерть Толстого его огорчила. В этот день утром он выступал в суде по делу о взыскании семи тысяч трехсот рублей, и ему показалось, что иск был признан правильным только потому, что его противник защищался слабо, а судьи слушали дело невнимательно, решили торопливо.
В окно смотрели три звезды, вкрапленные в голубоватое серебро лунного неба. Петь кончили, и точно от этого стало холодней. Самгин подошел к нарам, бесшумно лег, окутался с головой одеялом, чтоб
не видеть сквозь веки фосфорически светящегося лунного сумрака в камере, и
почувствовал, что его давит новый страшок,
не похожий на тот, который он испытал на Невском; тогда пугала
смерть, теперь — жизнь.
Такие мысли являлись у нее неожиданно, вне связи с предыдущим, и Клим всегда
чувствовал в них нечто подозрительное, намекающее.
Не считает ли она актером его? Он уже догадывался, что Лидия, о чем бы она ни говорила, думает о любви, как Макаров о судьбе женщин, Кутузов о социализме, как Нехаева будто бы думала о
смерти, до поры, пока ей
не удалось вынудить любовь. Клим Самгин все более
не любил и боялся людей, одержимых одной идеей, они все насильники, все заражены стремлением порабощать.
«Хоть бы сквозь землю провалиться! Эх,
смерть нейдет!» — подумал он, видя, что
не избежать ему патетической сцены, как ни вертись. И так он
чувствовал, что мигает чаще и чаще, и вот, того и гляди, брызнут слезы.
— Да, вы можете надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что другое, но богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей
смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь
не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу вижу, что
не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это
чувствую!.. Вы бы пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас,
не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!
Старый бахаревский дом показался Привалову могилой или, вернее, домом, из которого только что вынесли дорогого покойника. О Надежде Васильевне
не было сказано ни одного слова, точно она совсем
не существовала на свете. Привалов в первый раз
почувствовал с болью в сердце, что он чужой в этом старом доме, который он так любил. Проходя по низеньким уютным комнатам, он с каким-то суеверным чувством надеялся встретить здесь Надежду Васильевну, как это бывает после
смерти близкого человека.
За три недели до
смерти,
почувствовав близкий финал, он кликнул к себе наконец наверх сыновей своих, с их женами и детьми, и повелел им уже более
не отходить от себя.
Чувствую я, что больная моя себя губит; вижу, что
не совсем она в памяти; понимаю также и то, что
не почитай она себя при
смерти, —
не подумала бы она обо мне; а то ведь, как хотите, жутко умирать в двадцать пять лет, никого
не любивши: ведь вот что ее мучило, вот отчего она, с отчаянья, хоть за меня ухватилась, — понимаете теперь?
Аннушка умерла в глубокой старости, в том самом монастыре, в котором, по
смерти сестры, поселилась тетенька Марья Порфирьевна. Ни на какую болезнь она
не жаловалась, но, недели за две до
смерти,
почувствовала, что ей неможется, легла в кухне на печь и
не вставала.
Припомнив все обстоятельства, Михей Зотыч только теперь испугался. Старик сел и начал креститься,
чувствуя, как его всего трясет. Без покаяния бы помер, как Ермилыч… Видно, за родительские молитвы господь помиловал. И то сказать, от своей
смерти не посторонишься.
Мышников ничего
не ответил. Он боялся
смерти и теперь находился под впечатлением того, что она была вот здесь. Он даже
чувствовал, как у него мурашки идут по спине. Да, она пронеслась здесь, дохнув своим леденящим дыханием.
Взрослых женщин только 30, по одной на 10 человек, и точно в насмешку, чтобы дать сильнее
почувствовать печальный смысл этой пропорции,
не так давно
смерть заглянула в Палево и похитила в короткое время трех сожительниц.
Знаешь ли, что женщина способна замучить человека жестокостями и насмешками и ни разу угрызения совести
не почувствует, потому что про себя каждый раз будет думать, смотря на тебя: «Вот теперь я его измучаю до
смерти, да зато потом ему любовью моею наверстаю…»
Ивану пошел всего двадцатый год, когда этот неожиданный удар — мы говорим о браке княжны,
не об ее
смерти — над ним разразился; он
не захотел остаться в теткином доме, где он из богатого наследника внезапно превратился в приживальщика; в Петербурге общество, в котором он вырос, перед ним закрылось; к службе с низких чинов, трудной и темной, он
чувствовал отвращение (все это происходило в самом начале царствования императора Александра); пришлось ему, поневоле, вернуться в деревню, к отцу.
Потом Лаврецкий перешел в гостиную и долго
не выходил из нее: в этой комнате, где он так часто видал Лизу, живее возникал перед ним ее образ; ему казалось, что он
чувствовал вокруг себя следы ее присутствия; но грусть о ней была томительна и
не легка: в ней
не было тишины, навеваемой
смертью.
С оника, после многолетней разлуки, проведенной в двух различных мирах,
не понимая ясно ни чужих, ни даже собственных мыслей, цепляясь за слова и возражая одними словами, заспорили они о предметах самых отвлеченных, — и спорили так, как будто дело шло о жизни и
смерти обоих: голосили и вопили так, что все люди всполошились в доме, а бедный Лемм, который с самого приезда Михалевича заперся у себя в комнате,
почувствовал недоуменье и начал даже чего-то смутно бояться.
Его огорчало больше всего то, что он
не чувствовал того, что должна была бы вызвать
смерть любимой женщины.
Но воображение мое снова начинало работать, и я представлял себя выгнанным за мое упрямство из дому, бродящим ночью по улицам: никто
не пускает меня к себе в дом; на меня нападают злые, бешеные собаки, которых я очень боялся, и начинают меня кусать; вдруг является Волков, спасает меня от
смерти и приводит к отцу и матери; я прощаю Волкова и
чувствую какое-то удовольствие.
— Мы убеждены, что человек
не умирает полною
смертью, восприняв которую, он только погружается в землю, как бы в лоно матери, и в продолжение девяти месяцев, подобно младенцу, из ветхого Адама преобразуется в нового, или, лучше сказать, первобытного, безгреховного Адама; из плоти он переходит в дух, и до девяти месяцев связь всякого умершего с землею
не прекращается; он, может быть, даже
чувствует все, что здесь происходит; но вдруг кто-нибудь будет недоволен завещанной им волей…
Ему было досадно, что он
не задал Екатерине Филипповне вопроса о самом себе, так как
чувствовал, что хиреет и стареет с каждым днем, и в этом случае он боялся
не смерти, нет!
Царевич Иоанн, хотя разделял с отцом его злодейства, но
почувствовал этот раз унижение государства и попросился у царя с войском против Батория. Иоанн увидел в этом замысел свергнуть его с престола, и царевич, спасенный когда-то Серебряным на Поганой Луже,
не избежал теперь лютой
смерти. В припадке бешенства отец убил его ударом острого посоха. Рассказывают, что Годунов, бросившийся между них, был жестоко изранен царем и сохранил жизнь только благодаря врачебному искусству пермского гостя Строгонова.
Не колеблясь ни минуты, князь поклонился царю и осушил чашу до капли. Все на него смотрели с любопытством, он сам ожидал неминуемой
смерти и удивился, что
не чувствует действий отравы. Вместо дрожи и холода благотворная теплота пробежала по его жилам и разогнала на лице его невольную бледность. Напиток, присланный царем, был старый и чистый бастр. Серебряному стало ясно, что царь или отпустил вину его, или
не знает еще об обиде опричнины.
Чувствуя, что
смерть принимает его в свои объятия, протопоп сетовал об одном, что срок запрещения его еще
не минул. Ахилла понимал это и разумел, в чем здесь главная скорбь.
«Оканчивая воспоминания мои о жизни, столь жалостной и постыдной, с горем скажу, что
не единожды
чувствовал я, будто некая сила, мягко и неощутимо почти, толкала меня на путь иной, неведомый мне, но, вижу, несравнимо лучший того, коим я ныне дошёл до
смерти по лени духовной и телесной, потому что все так идут.
— Так оставь меня! Вот видишь ли, Елена, когда я сделался болен, я
не тотчас лишился сознания; я знал, что я на краю гибели; даже в жару, в бреду я понимал, я смутно
чувствовал, что это
смерть ко мне идет, я прощался с жизнью, с тобой, со всем, я расставался с надеждой… И вдруг это возрождение, этот свет после тьмы, ты… ты… возле меня, у меня… твой голос, твое дыхание… Это свыше сил моих! Я
чувствую, что я люблю тебя страстно, я слышу, что ты сама называешь себя моею, я ни за что
не отвечаю… Уйди!
— Елена, сжалься надо мной — уйди, я
чувствую, я могу умереть — я
не выдержу этих порывов… вся душа моя стремится к тебе… Подумай,
смерть едва
не разлучила нас… и теперь ты здесь, ты в моих объятиях… Елена…
— Митя, Митя! — сказал он прерывающимся голосом. — Конец мой близок… я изнемогаю!.. Если дочь моя
не погибла, сыщи ее… отнеси ей мое грешное благословение… Я
чувствую, светильник жизни моей угасает… Ах, если б я мог, как православный, умереть
смертью христианина!.. Если б господь сподобил меня… Нет, нет!.. Достоин ли убийца и злодей прикоснуться нечистыми устами… О, ангел-утешитель мой! Митя!.. молись о кающемся грешнике!
— Да, мой милый, мой сердечный друг! одна
смерть может разлучить нас… Дай мне свою руку, радость дней моих, ненаглядный мой!..
Не правда ли, ты никогда
не покинешь твоей Анастасии… никогда?..
Чувствуешь ли ты, — продолжала она голосом, исполненным неизъяснимой нежности, прижимая руку Юрия к груди своей, —
чувствуешь ли, как бьется мое сердце?.. Оно живет тобою! И если когда-нибудь ты перестанешь любить меня…
— Я знаю, что это нелегко, Ирина, я то же самое говорю тебе в моем письме… Я понимаю твое положение. Но если ты веришь в значение твоей любви для меня, если слова мои тебя убедили, ты должна также понять, что я
чувствую теперь при виде твоих слез. Я пришел сюда как подсудимый и жду: что мне объявят?
Смерть или жизнь? Твой ответ все решит. Только
не гляди на меня такими глазами… Они напоминают мне прежние, московские глаза.
Она видела там, в темных домах, где боялись зажечь огонь, дабы
не привлечь внимания врагов, на улицах, полных тьмы, запаха трупов, подавленного шёпота людей, ожидающих
смерти, — она видела всё и всех; знакомое и родное стояло близко пред нею, молча ожидая ее решения, и она
чувствовала себя матерью всем людям своего города.
Евсею казалось, что даже слова его пропитаны гнилым запахом; понимая всё, что говорил шпион, он
чувствовал, что эта речь
не стирает,
не может стереть в его мозгу тёмных дней праздника
смерти.
Долинский слушал рассказы княгини, порою смеялся и вообще был занят, был заинтересован ими
не меньше всех прочих слушателей. Он возвратился домой в таком веселом расположении духа, в каком
не чувствовал себя еще ни разу с самой
смерти Доры.
Мертвец с открытыми неподвижными глазами приводит в невольный трепет; но, по крайней мере, на бесчувственном лице его начертано какое-то спокойствие
смерти: он
не страдает более; а оживленный труп, который упал к ногам моим, дышал,
чувствовал и, прижимая к груди своей умирающего с голода ребенка, прошептал охриплым голосом и по-русски: «Кусок хлеба!.. ему!..» Я схватился за карман: в нем
не было ни крошки!
Я буду смотреть на тебя, — вот так, как теперь смотрю, — буду
чувствовать, что наши души опять вместе, что ты простила меня, буду опять целовать твои руки, как прежде, и умру, может быть
не приметив
смерти!
Мутные и огромные волны хлестали через нас и окачивали с головой; по несчастью, Борисов, идя впереди, сбился с того броду, по которому прошел два раза, и попал на более глубокое место; вдруг он нырнул в воду, лошадь моя поплыла, и Евсеич отстал от меня; тут-то я
почувствовал такой страх близкой
смерти, которого я
не забыл до сих пор; каждую минуту я готов был лишиться чувств и едва
не захлебнулся; по счастью, глубина продолжалась
не более двух или трех сажен.
К счастью для себя, поднял воровские глаза Соловьев — и
не увидел Жегулева, но увидел мужиков: точно на аршинных шеях тянулись к нему головы и,
не мигая, ждали… Гробовую тесноту
почувствовал Щеголь, до краев налился
смертью и залисил, топчась на месте, даже
не смея отступить...
«Да что же это? Вот я и опять понимаю!» — думает в восторге Саша и с легкостью, подобной чуду возрождения или
смерти, сдвигает вдавившиеся тяжести, переоценивает и прошлое, и душу свою, вдруг убедительно
чувствует несходство свое с матерью и роковую близость к отцу. Но
не пугается и
не жалеет, а в радости и любви к проклятому еще увеличивает сходство: круглит выпуклые, отяжелевшие глаза, пронзает ими безжалостно и гордо, дышит ровнее и глубже. И кричит атамански...
— Теперь он оглох, теперь он до самой
смерти ничего
не почувствует, — говорил надзиратель, вглядываясь в него опытными глазами. — Иван, слышишь? А, Иван?
Он никогда
не думал о том, что такое
смерть, и образа для него
смерть не имела, — но теперь он
почувствовал ясно, увидел, ощутил, что она вошла в камеру и ищет его, шаря руками. И, спасаясь, он начал бегать по камере.
И эта невозможность, впервые так ясно представшая слабому мозгу Янсона, наполнила его ужасом: еще
не смея
почувствовать это ясно, он уже сознал неизбежность близкой
смерти и мертвеющей ногою ступил на первую ступень эшафота.
Никите казалось, что все в доме
не так огорчены и напуганы этой
смертью, как удивлены ею. Это тупое удивление он
чувствовал во всех, кроме Баймаковой, она молча, без слёз сидела около усопшего, точно замёрзла, глухая ко всему, положив руки на колени, неотрывно глядя в каменное лицо, украшенное снегом бороды.
Аркадина. Вот-с… А почему? Потому что я работаю, я
чувствую, я постоянно в суете, а вы сидите всё на одном месте,
не живете… И у меня правило:
не заглядывать в будущее. Я никогда
не думаю ни о старости, ни о
смерти. Чему быть, того
не миновать.
— Ох,
не тем я провинился, сударыня, а гордостью. Гордость погубила меня,
не хуже царя Навуходоносора. Думал я:
не обидел меня господь бог умом-разумом; коли я что решил — стало, так и следует… А тут страх
смерти подошел… Вовсе я сбился! Покажу, мол, я напоследках силу да власть свою! Награжу — а они должны по гроб
чувствовать… (Харлов вдруг весь всколыхался…) Как пса паршивого выгнали из дому вон! Вот их какова благодарность!
И только когда все разошлись, Липа поняла, как следует, что Никифора уже нет и
не будет, поняла и зарыдала. И она
не знала, в какую комнату идти ей, чтобы рыдать, так как
чувствовала, что в этом доме после
смерти мальчика ей уже нет места, что она тут ни при чем, лишняя; и другие это тоже
чувствовали.
В десять часов утра следующего дня Коротков наскоро вскипятил чай, отпил без аппетита четверть стакана и,
чувствуя, что предстоит трудный, хлопотливый день, покинул свою комнату и перебежал в тумане через мокрый асфальтовый двор. На двери флигеля было написано: «Домовой». Рука Короткова уже протянулась к кнопке, как глаза его прочитали: «По случаю
смерти свидетельства
не выдаются».